Желание, как острый нож, повернулось у него в паху. Поймав себя на том, что смотрит на ее грудь, он спешно отвернулся и уставился на бутыль с пивом.
— Вы ведь играли Вивальди, — когда выходили из воды?
— Да. — Он глотнул кашири, который был подслащен сахарным тростником и ананасовым соком. — Я хотел произвести на них впечатление. Некоторые племена поклоняются богам до умопомрачения.
Эта леди сейчас тоже сведет его с ума!
— Вы сами научились играть?
— Нет. — Он отрубил от индейки ножку и начал обгладывать горелую кожу, вспоминая свои уроки музыки, лучше бы ему не вспоминать их вовсе.
— Где вы учились?
— Какое это имеет значение?
— Мы знакомы уже несколько недель, а я почти ничего о вас не знаю.
— А зачем вам что-то обо мне знать?
Она посмотрела на него поверх своей бутыли кашири:-Мы могли бы стать друзьями, — сказала она, поднося бутыль к губам.
Друзьями. Как он мог быть ее другом, если пребывание рядом с ней разрывало на куски его внутренности? Как он мог быть ее другом, если хотел от нее гораздо большего?
— Довольно вкусно. — Она сделала еще глоток.
— Женщины пекут оладьи из сладкого картофеля, кара и мадиока. Когда они готовы, затвердели и почернели, они пережевывают их и сплевывают в кувшин. Чтобы кашири забродил.
— О! — Она сморщила нос и поболтала молочную жидкость в бутыли. — Однако результат совсем неплох — Она опять посмотрела на него ясным, откровенно оценивающим взглядом. — Мне по-прежнему хочется услышать о вашей музыкальной карьере.
— Моя музыкальная карьера. — Он взглянул на обугленные кусочки мяса в руке. В конце-то концов, что он церемонится с ней? Когда она побольше узнает о его жизни, у нее мигом пропадет желание с ним дружить. Пусть послушает, тогда наверняка будет держаться от него подальше. Лучше уж сразу разрушить все иллюзии о героях в блестящих доспехах.
— Играть меня научила женщина. Мне было тогда четырнадцать, она вытащила меня из своей конюшни, там я тогда подрабатывал, и отвела мне комнату в своем особняке на Пятой авеню. Она накупила мне костюмов и научила пользоваться ножом и вилкой и играть в шахматы, короче, вести себя, как подобает джентльмену. Она была вдовой, молодой вдовой, ей было года тридцать три, не больше. Она никогда не говорила мне о возрасте. — Он медленно провел лезвием по почерневшему мясу.-Я думал, что она одинока. У нее не было детей. Я думал, что она как бы усыновила меня, эта прекрасная женщина, благоухающая чистотой и живущая в таком чудесном доме.
Да, он тогда очень изумился, услышав, что она |хочет взять его к себе. Первый раз в его жизни кто-то хотел предоставить ему кров. Жаль, что это оказалось очередной иллюзией… Он покрутил нож в руке, алые и золотые отблески заиграли на стальном лезвии…
— Как-то ночью, спустя несколько месяцев после того, как я поселился у нее, она пришла ко мне в спальню. На ней была темно-красная шелковая рубашка. Складки колыхались при каждом ее шаге, и я виден очертания ее длинных ног, просвечивавших через шелк. Под рубашкой ничего не было. — Он сделал глубокий вдох, борясь с болью, которая пришла с воспоминаниями. Даже теперь, когда прошло столько времени, он не мог забыть пережитого тогда унижения. — Я помню, как она сказала: «Не бойся меня». Она показала мне, чего она хочет. И рассказала, что я должен делать, чтобы доставить ей удовольствие. И я делал это. Я не знал, чего она хотела на самом деле. — Он посмотрел на лезвие, подумав, как хорошо было бы вырезать эти воспоминания из его памяти. — Несколько месяцев она приходила ко мне каждую ночь.
— Вы любили ее?
— Я поклонялся ей. Поэтому, когда она попросила меня удовлетворить одну из своих подруг, я сделал это, в ту ночь, и всякий раз потом, когда она приводила ко мне очередную. Иногда она просто наблюдала, иногда присоединялась к нам. Я безропотно делал все, что она просила, я был слеп и глух ко всему, кроме этой женщины.
Он был так благодарен ей за то, что она выбрала именно его, благодарен за любовь. Каким же он был тогда наивным…
Кейт сидела молча, но он чувствовал на себе ее взгляд. Пора ему остановиться, не открывать ей все до конца, чтобы она не узнала, насколько глубоко он погряз в разврате. Но он хотел, чтобы она знала правду. Он хотел, чтобы она увидела, какова его истинная сущность.
— Я не знал, когда я родился. И она предложила мне выбрать день, в который мы всегда будем отмечать мой день рождения. Я прожил у нее тогда почти год. Поэтому я выбрал один из майских дней — тот самый, когда она забрала меня из конюшни. Как оказалось, это произошло семнадцатого мая. Помню, она купила большой торт. И подарила мне золотые карманные часы, которые играли «Fur Elise», когда открываешь крышку. Никогда еще я не был так счастлив.
Он бросил нож в грязь, он ударился о землю как раз между ее ступнями.
— В ту ночь она привела мужчину в мою комнату. Она сказала мне, что если я люблю ее, я сделаю все, что попросит этот человек.
Он услышал, как Кейт шевельнулась и тихо вздохнула. Почувствовал, как напряглось ее тело. И он знал, что его «блестящее снаряжение» мало-помалу теряет свою красоту, которую оно обрело благодаря ей.
— Я никогда не думал, что на свете существуют подобные вещи. Я не знал, что мальчиков можно использовать как женщин. Я помню, как смотрел на нее, на ее нежную, бледную при свете газа кожу. Я помню ее голос, приказывающий мне встать на колени и облокотиться о руки. И я помню, что в этот момент я осознал, что она не любит меня. Она просто использовала меня. Когда этот мужчина коснулся моей руки, я вскочил и побежал прочь, прочь из этого дома.
Он смотрел на грязь, засохшую на кончике его ножа. Он пытался сделать вдох, но не мог. Воздух будто сгустился и давил на легкие, как кусок мрамора. Он пытался убедить себя, что ему нет дела до того, что теперь подумает о нем Кейт.
Она все еще смотрела на него. Он чувствовал это. не глядя на нее. Она молчала. И в душных складках этой тишины он ждал приговора, ждал ее карающих слов, которые сейчас упадут, как секира, на его шею.
— Не вините себя за ее грехи.
Он обернулся к ней, не веря своим ушам. В глазах ее были нежность и сочувствие.
— И, пожалуйста, не смотрите на меня так. Будто вы не верите, что я в состоянии все понять, будто вы ожидали, что я начну презирать вас — за то, что случилось с вами в детстве. Надеюсь, со временем вы убедитесь, что я не такая пустышка.
Он невольно чуть подался к ней, плечи его едва дрогнули, но он сразу же остановился. Его одолевала потребность заключить ее в объятья и одновременно потребность защитить о г своего вожделения.
Он отвернулся и поднялся на ноги. Потом сердитым резким движением запихнул нож обратно в футляр.
